Ася Анистратенко

Стихи, песни и другое
  1. 2024

обойдешь округу, считая всё, что тебя оставило,
потеряло смысл, изменилось разом и совершенно.
чья-то жизнь идет за полуприкрытыми ставнями,
не имеющая к тебе ни малейшего отношения,
будто задача, придуманная без решения,
а свою решать то ли не с чего, то ли не с чем,
словно нужно теперь у каждой отдельной вещи
спрашивать: ты-то имеешь ко мне отношение?

я еще существую? я еще вообще выносимое?
можно, и я, как все, перейду на другой виток?
просыпаешься со словами: мне не хватает синего,
но не знаешь, кто это или что.

море не синее, небо белесое, а не синее.
если что-то случилось, это всегда о плохом?
нет, это жизнь возвращает приложенное усилие,
отжимая пружину себе на свободный ход,
сепарируя смешанное, успокаивая взболтанное,
масло всплывает пленкой, глубже него вода.
а когда повезет, жизнь говорит тебе: вот оно.
говорит тебе: милый ребенок, иди сюда,
что бы там ни случилось, это просто такое дыхание,
поднимаешься и опускаешься на волне,
и синий будет еще, и кобальтовый, эпохальный,
ломоносовского фарфора, вавилонских ворот синей.

я не знаю когда придут мои сумерки
кем я буду сама
иногда благодарнее вовремя соскочить с ума
чем стоять лицом ко всему что тебя мучает
что тебя оставляет сужая мир до размеров окна
сужая размах до кровати и глубину до дна
Шварц написал что смерть некрасивая вещь
но у него было припасено и на этот случай

я буду учиться у своих старших благо много всего
буду смотреть на небо сквозь стены буду видеть его
буду смотреть на звёзды сквозь землю
без слабины без надежды или с надеждой
потом мы тоже станем прозрачными
можно будет смотреть
сквозь нас и видеть всё вечное
море небо земную твердь
а пока я прошу жизнь подержи меня тут ещё
и она держит

что за новость конечно с любимыми расстаются всегда навсегда
и когда выходят за хлебом сигаретами там когда
особенно за сигаретами
ни один биологический вид
не умеет сказать одновременно чмоки увидимся
и прощай у меня уже не болит

или прощай у меня болит но моя свобода ценней
этот поезд в огне уже сто или двести дней
странно что ты не заметил/а впрочем ты как всегда
и дверь закрывается точно так же как и всегда
целую скоро вернусь в переводе ну да ну да

сигареты героем куплены что же чувствует он
матрица выпускает он переходит перрон
и садится в первый попавшийся поезд
и далее ничего
разве что несколько дней хмурее обычного

в общем это не новость но вот другой удивительный факт
иногда они возвращаются то есть снова встречаются так
что как будто и время и место и на руки хвать
и они начинают искать
ищут то что оставили каких-то там десять лет
и чего только не находят кораблик старый в стекле
от первого дома ключи
пасхальные куличи
вглядываются в глаза не молчи говорят не молчи
бывает что тормоза на износ
бывает ответ на какой-то важный вопрос
ошеломление радость родство
отражение в этих глазах себя самого
но самого главного нет его

потому что когда никогда уже пробежит в крови
как-то сложно всерьез говорить о любви

поэтому расставайтесь конечно как вам душа велит
и думайте что хотите но лучше в пределах минут
и радуйтесь что ли когда они снова войдут
с сигаретами и батоном а молоко забыли

Я посмотрел на термометр, 37 и 1,
Я заболел, и со мною заболела она.
Фарингит! Болеют все кругом!
Мы кашляли, чихали и сморкались так, что
Пол ходил ходуном.
Я посмотрел на термометр, 38 и 2,
У меня начала кружиться голова.
Ларингит! Болеют все кругом!
Мы кашляли, басили и хрипели так, что
Пол ходил ходуном.
Я посмотрел на термометр, 39 и 4,
Я устал, как будто весь день жал гири.
Трахеит! Болеют все кругом!
Мы кашляли, крутились и вертелись так, что
Пол ходил ходуном.
Я посмотрел на термометр, 39 и 6,
Ты сказала: «Я устала, не хочу даже есть!»
Я сказал: «Нет-нет! Смотри — обед у всех кругом!»
Потом мы обнимались с унитазом так, что
Пол ходил ходуном.
Я посмотрел на термометр, было 40 и 3,
Таблетки рассыпались, скорей собери!
Вау, бронхит! Болеют все кругом!
Мы вызвали врача, он матерился так, что
Пол ходил ходуном.
Я посмотрел на часы, было 10:07,
У тебя с утра норма, у меня 37!
Дождались! Танцуют все кругом,
А мы лежим, как камбалы на грунте, так, что
Всё идет ходуном.
Я посмотрел на термометр — 36 и 5,
Завтра можно заболеть опять.
Вирусня! Болеют все кругом!
Мы кашляли, чихали и сморкались так,
Что пол ходил ходуном.

Автор изначальной песни Майк Науменко и группа Зоопарк. Позже песню исполняла группа Секрет

Вот два слепца ощупывают лошадь.
Один переживает: пьет? Не пьет?
Наглаживает шелк на длинной шее
И чувствует под кожею движенье
Насосом поднимаемой воды.
Так значит, пьет, живая! Хорошо…
И продолжает: лезет ей в глаза,
Ура, ресницы, ой, мохнаты уши,
И нос такой божественный… Цепляет
Манжетным краем чуткую ноздрю,
И лошадь фыркает и, снова наклонясь,
Пьет дальше, думая, кусать ли, нет.

Второй стоит и держится за хвост.
И через хвост чего-то постигает,
И ощущает близость теплых бедер,
Короткой шерсти, каменных копыт.
Ох, лучше отойду, бормочет он,
А то как звезданет куда попало.
И сохраняет в чутких пальцах память:
Каков на ощупь лошадиный хвост.

И оба вообще ни в зуб ногой,
Откуда лошадь, почему тут лошадь,
Зачем она, куда она отсюда,
Как звать ее, кто у нее хозяин,
И лошадь ли она, в конце концов.

свечи гаснут все и полусьеден торт
шарики-фонарики вечерней обочины
каждый встречный сегодня не та не тот
тени рассеянны голоса укорочены
на горе лежит облако подсвеченное с лица
ветер гонит рваные клочья через остановку
ибо сказано классиком утро начинается начинается
но не сразу и долго и одиноко
ибо сказано классиком именины кристины раз в год
остальное всё остальное
в небо повыше облака вбиваешь анкерный болт
тебе нужно что-то крепкое и стальное
строишь ступеньки в воздухе потому что ты уже там
высоты ты конечно боишься это джекпот
думаешь что под ступеньками
накатывает тошнота
держишься за что дали всё равно именины раз в год
остальное время всё что болит болит
хорошо быть другими собою невыносимо
мимо по трассе мчится очередной болид
навигатор просыпается и говорит
то что ты знаешь и так
отвечаешь спасибо

сердце найдет чем пораниться уколоться найдет и уколется
но ещё не сейчас молчи-молчи голова
выйдешь к полуночи звёздное небо смотреть к околице
а кругом мягкое сонное луговое бормочет трава
трава тут некошена вся как коса до пояса
если упасть в нее над тобой смыкается лес
сова пролетит бесшумно мышь таится в земле
над головой поворачиваются небеса
у корней травы тихие голоса
говорят на неведомом но простом языке
утром ещё не сейчас высохнет вся роса
пароходик далёкий даёт гудок на реке
где-то зреет роза растет шиповник скрыто веретено
острые предметы тупая игла в прототипе яйца
но ещё не сейчас
и небо не нами изобретено
и земля под ним покачивается-качается

СПОЙЛЕРЫ

у Ирен Адлер не было близнеца.
ни токсичной сестры, ни тупого братца — никогошеньки нет.
оттого она и влюбляется сразу и до конца,
падая, как в колодец, за любопытством вслед,
потому что ей интересен не секс, не власть,
не чужие деньги, интриги, богатые, их миры,
а загадка, которую невозможно украсть,
а свечение в человеке, которого не открыть,
к которому не подобрать ключа,
извините, как говорится, не то что не кончить, а не начать.

let’s have dinner, она говорит, но имеет в виду «давай,
загадай мне эту данетку, мне нравится твоя голова
и как она вся устроена изнутри».
let’s have dinner. она пингует,
но на самом-то деле просит: поговорим?
let’s have dinner, она флиртует, и обманывает, и врет,
провоцирует и уходит, но остается тут.
знаки дает, обжуливает и водит.
я смотрю эту серию ради двух или трех минут,
когда он по улице не идет, а плывет,
когда
всё
до него
доходит.
(и какая там музыка, господи!) перед сценой с американским спецназом
(Mrs Hudson leave Baker Street? England would fall!)
она говорит ему, что завалила б его на стол,
но на самом-то деле сигнал подает одинокий разум,
человек взаперти, которому не хватает игры.
Let’s have dinner.
Bored in a hotel. Join me. Let’s have dinner.
You do know the hat actually suits you, don’t you?
I’m not hungry, let’s have dinner.
Oh for God’s sake, let’s have dinner.
так она говорит, отбивая от стенки мяч,
готовая ко всему, как заряженная пружина.
он никогда не берет подач,
let’s have dinner.
и когда он ловит ее запястье, когда разрушает блеф,
это страшно, но не страшнее, чем все время сидеть на игле,
это как избавление от надежд и всего вообще.
наконец-то она погибает, слава богу, туше.
но в последних кадрах, в самом уже конце
солнце встает на ее лице.
в жизни так не бывает, но она заслужила.

привет,
я пишу сказать, что слова проникают между молекулами
и попадают даже на дальнюю сторону нашей небулы.
мне всю ночь казалось важным сказать тебе,
что во сне пустили троллейбус
там, где его не было,
в карманной вселенной с ее промзонами, с ее кобзонами,
в пейзаже четырехэтажном,
в том углу мира, который сейчас от меня удален на пару порядков.
мне всю ночь казалось, что это важно.
сейчас я не знаю, но точно стерпит тетрадка.

привет,
нас опять не yбили, хотя и пытались слабо.
мы плохо выспались, у детей отменилась лаба,
белесое небо, грохот ближайшей стройки.
«несмотря на… израильтяне…», дальше подставить по смыслу
из папки «экзистенциальное». вот и жара повисла.
это уже надолго.

привет,
я хотела сказать еще, что, когда в ночной темноте
брожу по кухне и ванной, я не включаю свет.
как будто готовлю себя к окончательной слепоте,
к состоянию «света нет»,
но я не думаю ни о чем специально. просто брожу в темноте.
успехи мои еще те,
но кого-то, возможно, спасет спаситель,
а меня утешает, что я нахожу на ощупь смеситель.

привет,
там было еще две страницы текста.
их я заспала.
но что помню, то записала честно.
мой воображаемый друг, как твои-то дела?
отвечай подробно. каждое слово на вес
золота. ведь они, как ты помнишь, проходят сквозь
звездную пыль и всё, чего понимания без
мы обходимся, хотя сами лишь вещество.

М.

В какой-то своей ипостаси известный механик
был бабник.
Сто женщин сияли в короне его, как бериллы.
Гаврилов,
куда тебе столько? — частенько друзья вопрошали.
Мешали.
Любовь не имеет пристроенной счётной машины,
мужчины.

Сто женщин сияли механику знаком отличья,
добычей,
уловом в безвидной и черной водице вечерней.
Дочерней,
сердечной, капризной любовью ему отвечали,
молчали
и слушали, если/когда на него находило.
А было.

Обычные бабы с ногами, глазами, губами,
мозгами,
мы были его оригами, его преферансом,
пасьянсом,
его серебристые рыбы, лещи и уклейки,
наклейки
успешного скаута, бонусы, цацки, трофеи
и феи,
его собеседники, метки на контурной карте,
короче,
огни темной ночью.
Особенно темною ночью.

Когда ты сидишь и сидишь, звездолет свой латаешь,
латаешь,
и время твое истекает, в труху улетает
и тает,
то радиограммы, в которых твои поздравления
именные,
становятся все как последние
позывные.

Гаврилов, Гаврилов, я всё понимаю, механик,
механик,
что скажешь об этом, особенно здесь и сегодня, стихами?
А всё, отвечает Гаврилов, сегодня мне хватит.
И катит
в больничной коляске, в скафандре, к надутому трапу.
И запуск.

Там, куда пришвартован корабль из сна,
Двор знакомый, тополь, фонарь с дырой.
Там по палубам носится матросня,
Лёгкая, как стрекозиный рой,
Капитан распахивает гроссбух,
А жена его заварила чай.
Я стою в темноте, я считаю до двух.
Я звоню, ты только не отвечай.

В освещенных окнах умерит ход
Трудовая жизнь бытового дня.
Подливай к реальности молоко,
Забели ее, зачерни меня.
Можно даже перемешать слои,
Но не знаю, как это всё на вкус.
Мы с женой капитана свои-свои,
С капитаном я говорить боюсь,

Но в мешке не спрячешь, не утаишь,
Даже если этот мешок без дна,
То, что всё, на чем мы сейчас стоим,
Это плечи прошлого, плечи сна,
Где с трудом толкается дверь метро,
Где ночные тени в ночных дворах,
Где корабль с трубой, где фонарь с дырой,
Где из тьмы шагаешь в весёлый рай,

Это точка времени, где дают
То любовь навынос, а то искру,
То ли дух щеняческий из кают,
То ли свет, которого нет к утру,
Это Преображенка, ноябрь, Москва,
Со слезою потные фонари,
И ещё не сказаны все слова,
Что однажды не удержу внутри.

что же ты хочешь птичка моя душа
ласточка рыбонька уточка в камышах
что же тебе неймется-то не сидится
меньше бы плакать легче б тебе дышать
то я и плачу что солнце уже взошло
где-то пригрело а где-то и всё сожгло
где-то такое страшное осветило
в доме уже оставленном нежилом

все уже здесь хорошая ну не ной
все окружили тебя и стоят стеной
что же ты хочешь вырваться ли остаться
счастья ли вкус соленый и водяной
то я и плачу что я не она не та
клетка закрыта клетка внутри пуста
надо бы сесть успокоиться примириться
а не хватает дыхания не хвата

детонька кошенька что же ты что о чём
завтра в какое спрячешься ты плечо
всё уже здесь всё есть ничего не нужно
хочешь и холодно хочешь и горячо
то я и плачу что путь впереди лежит
ветер сдувает и всё что вокруг дрожит
век он конечно опять ничего не отнял
только б теперь дареное пережить

у меня-маленькой был выдуманный музей.
ну, музей — не музей, а такой, что ли, дом друзей,
там, на разных его этажах, жили герои любимых книжек.
мне хотелось их всех сохранить, дать пространство, воздух, тепло.
я их помнила, я рисовала их. что ж, похоже, время пришло.
золотые мои, не оттуда ли вы,
кто, конечно, выжил.

даже те, кто за океаном, кто на дальней совсем стороне.
я не умею сказать: «мы были когда-то близки».
это все происходит, вы близко, вы живете в маленькой мне.
наши секунды тянутся, как тающие ириски,

и даже сейчас, когда всё вокруг практически состоит
из рвущегося по-живому, расстояний, потери,
я не знаю, чем мне вас всех предлагается заменить.
у меня есть три этажа, у меня есть крыша и двери.

словно жужжит постоянно подключенный к сети
тихий такой приборчик, и, как ни мала его емкость,
ты только попробуй, попробуй ко мне сейчас подойти
и сказать: расстаемся, на всю жизнь — расстаемся.

я, знаешь, умею шить, танцевать, чистить рыбу, вязать, курить,
смеяться, пить водку, задумываться, плакать и целоваться,
но вот это самое расставаться и вот это всё говорить —
не буду. и даже сейчас. не буду. не буду. не буду.

объяснения кстати нет
потому что слова имеют предел
объяснял объяснял торбу полную натрындел
вышел в базарный день заработал грош
помнишь эту
про то что когда всё уже объяснено
остаётся маленький метафизический остаточек
маленькое оно
и вот на него-то ложишься раскинув руки
и так плывешь

и неважно что там под тобой какие течения метры где
и какие донные гады пускают свои пузыри
главное без паники
дыхание внутри
метафизический остаточек хорошо держит в теплой воде

так и плыви раскинув руки крестом
под южным крестом под стрельцом и китом
тебе скажут grow up обещай что потом
из лучшего чувства долга
потому что когда ты уходишь как гость
остаётся странных историй горсть
но конечно лучше жить долго
видеть падение всех империй поднятие атлантид
окончание всех войн и сегодняшних и вчерашних
видеть всё докуда дыханье твое летит
и остаточек держит тебя в пути
без него ничего бы не было
с ним ничего не страшно

пустые слова балерины разносит как шифр
вечернее радио
закат догорает и в нем проступают черты
счастливого прошлого
мы встретимся ближе к полуночи там на углу
где куст с нежным запахом
и встретимся не потому что хотели сто лет
три дня уточняли день
а вспомни ещё телефоны не изобрели
почт не сделали
и весь телеграф это мысли мои о тебе
приходи ко мне
как будто и где тебе быть в этих странных местах
этим вечером
ты попросту выйдешь ко мне из фонарных огней
как и был всегда

рубашку в ковбойскую клетку ты помнишь надень
взяв из чистого
и я тоже что-то надену что есть под рукой
что-то первое
нарядами что ли друг друга теперь завлекать
причепуриться
как мог бы сказать один друг ну теперь-то уж что
да и правда что

мы просто пойдем вниз по огненной этой реке
догорающей
спускаясь в густую ночную последнюю тень
с разговорами
и черной собаки невидимой в черных кустах
поводок в руке
не страшно уже кстати вспомнила это жасмин
это был жасмин

становишься ли ты меньше
когда высыхает память
как шарики гидрогеля

становится ли всё проще
когда достается голым
когда остается тело

пора обходить по кругу
диковинный этот остов
в песке чешуе и перьях

и что это нынче море
повынесло нам на сушу
и что теперь с этим делать

повынесло нам на сушу
повывалило на душу
и ветром переломало

а что тебе знать не нужно
не так чтобы это мало
ты просто меня не слушай

я буду кричать по ветру
ах дай мне такую лодку
ах дай мне по полной мере

но выйдут обрывки гласных
отрывистые сигналы
три точки и все такое

и их набежит и смоет
и тучи сгустятся к ночи
и воздух с песком колючим

и только сидеть у моря
и спрашивать боже что же
и не отвечает море

В выцветшем бледном юность идёт,
Юности все равно.
Юности жар проникает вмиг через любую ткань.
Ты примеряешь чёрное, белое, красное, домино,
Куриную лапку, мелкий горох и цветной тартан,

Ты примеряешь хлопок и лен, мятый весёлый шелк,
Пляжное, хаки, шорты туриста, девушку и весло,
Словно бы где-то спрятано заклинание «хорошо»,
Только не помнишь слов.

Серый, зелёный, маренго, лосось, полиэстер, район,
Лайм, васильковый, яйца дрозда, тайная жизнь витрин.
Словно любовь — это мертвый язык, и тебе на нём
Не с кем поговорить.

ощущаешь присутствие бога не там где его искал
и не там где надежно оставил типа к рукам прибрал
а будто стоял у метро и сам себе нааскал
и за этим был тебе голос нынче точно в последний раз
потому что нет ничего божественней чем сейчас
и не повторится ни одна из этих секунд
а носитель присутствия бога переходит дорогу на крас-
ный озираясь будто боится что засекут
будто он не взлетит случчего а ведь слушай он не взлетит
крылья его подрезаны терты у рукавов
и слезы катятся так что не видишь ему пути
и себе не видишь и богу не видишь
да и в принципе ничего

бывает от лёгкого лета
тебя отделяет лишь шаг
а всё уже как-то не это
и всё уже как-то не так
и ты поднимаешься в ранней
нерезкой зернистой тени
а кто-то целуется в ванной
и чей-то будильник звенит
и горы вчерашней посуды
и кислый душок темноты
и всё уже как не отсюда
и ты уже тоже не ты

накинув пальто на пижаму
выходишь в рассветную дрянь
по лестнице шаткой и ржавой
фасадной гремучей пожарной
покуда с губами поджатыми
цедится в небе заря

и тапки пока не намокнут
стоишь в анонимном дворе
где черные прорези окон
и будто бы жизнь кто-то отнял
и вынес в помойном ведре
и невыносимо тоскливо
и сердце напитано тьмой
а ты произносишь счастливо
и просто уходишь домой

где пахнет надышанным духом
гостями разложен диван
и в зеркале бледном старуха
и чайник идёт наливать

а тебе не надо не ходи не ходи
не пей из копытца утром будет похмелье
посмотри у приличных стенокардия в груди
и смогли же справились постарели
все как у людей подагра простата
так и ты сможешь а другого не надо
ничего не надо не впадай в детство
ни сидеть бояться ни лежать смотреться
ты его полюбишь а он возьмет да и пукнет
и куда ты денешься когда прогорит протухнет

а оно горит будто праздник духа
по давинчевским сепиевым лекалам
и дух срывается слушая вполуха
как его зовут с земли окликают
а он взмывает в закатном весь контровом
в восходящих полощется изнемогая
и земля под ним разворачивается другая
и море видно и линию островов
ничего не знает знает только что он живой
в бирюзе белесой глотая слезы
тонкой леской стрижей и ворон пугая

в этом космосе всё как и год как и два назад
как посмотришь на бездну так стынут внутри глаза
как посмотришь на землю так сразу хочешь забыть ее
но куда нам забыть удалившись насколько смогли
в жестком свете плывем мы вращаясь в нездешней пыли
как обломки земных событий на нижней орбите

мы осколки чужих устремлений следы идей
мы ноябрьские хрупкие стеклышки на воде
замерзает дыхание голос молчит стареет
в этой радиосайленс обманчивой как нигде
мы космический мусор посланные к звезде
и немного к звезде мы конечно летим все время

но луна холодна но земля красива с утра
и потоки нейтрино и солнечные ветра
мы пронизаны всем будто с жизнью несовместимы
я не знаю кто ты я разбитый радиобуй
излучаю два слова написанных краской на лбу
те которые не изменят мою судьбу
но помогут нести ее

Если честно
Но кто эту честность видел
Кто трогал ее рукой
Прикрывая свечу
Обжигая ладонь
Кто ее претерпел огонь
Если ты подходишь так близко
То ты хотя бы смотри
Никогда не знаешь
Сколько тикает
Там внутри

Так бывало я заходила к клиенту
С чертежами наперевес
И среди бетона и пыли
Смотрела в его окно
По реке шел кораблик
Далеко и давно
Что случилось с тех пор
Кто-то умер никто не воскрес
Синее вылиняло в чб
Серое осталось собой

Если верить что всё зачем-то
И кем-то заведено
Что во всем есть смысл
Часовой механизм
Что под этим стеклом есть мы
То не так и страшно
Смотреться вниз
Над немытым краем зимы
Где по синей свободной реке
идёт катерок
На корме его цинковое ведро
И последние льдины
Перемалывают в матерок
Речь
Имена
Кем

Моё сердце распалось на тысячу мелких котят.
Их ни злые, ни добрые силы пока не хотят,
Их пока обратима дороженька муки телесной.
Глистогонь сколько влезет, рули им к любви от болезни,
Выводи их на свет, как мамаша выводит дитя,

Выводи из Египта, подвала, невежества, тьмы,
Это дело доступно, полезно и богоугодно.
Если старшие наши ушли, остаёмся лишь мы,
Мы и раньше не знали, что делать с такою свободой.

Кто нас выведет? Как объяснить нашим новым щенкам,
Как себе объяснить невозможность по старым стишкам
Строить новое время? На что нам теперь опереться?
Карандаш помогает ли в махаче на кулаках?
Мы сидим в тишине, ощущая друг друга бока,
Обнимая ручной инструмент и не в силах согреться,

Можно только дышать, попадая дыханию в такт,
Можно только держать на ладонях последние свечи.
Тени мечутся молча, за каждой спиной чернота,
У ушедшего над головой проявляется венчик.
Обнимать, прижиматься тесней, горевать, пировать,
Как всегда обнимались, горюя, и как пировали,
И смотреть, как беспомощно устаревают слова.
А других мы пока не нашли в этом темном подвале.

Менестрельская песня

Сходила на самое-самое
Самое дно себя а там
Маленькая синяя
Жестяная коробочка
А в ней маленькое-маленькое
Розовое стёклышко
Это чья-то любовь ко мне

Мир похож на воронку от взрыва
Осыпающиеся борта
И как будто не выбраться
Но где-то на самом дне
Маленькая синяя
Жестяная коробочка
И чьи-то стёклышки в ней

Если кажется что ты совсем один
Что вокруг пустота
Уши заложены под ногтями земля
Сил не хватает на крик

Помни что где-то спрятана
Маленькая синяя
Жестяная коробочка
Со всеми своими стёклышками
Невредимыми там внутри

И когда ты вылезешь
А ты конечно же вылезешь
Подари любимым своим по стёклышку
Зелёному, как морская вода

Пусть и у них пополнится
Маленькая синяя
Жестяная коробочка
Однажды она пригодится
Пригождается же всегда

Сегодня мне снились мои друзья
И как они сидят за столом
Как мало времени
Чтобы найти их
Мало времени чтобы обнять

И маленькая синяя
Жестяная коробочка
Не на шутку нагрелась под этим теплом
Стёклышко к стеклышку
Камушек к камушку
Если встряхнуть звенят

Вот такие у них особенные
Нефизические свойства
Розовые мои голубые зелёные
Я храню их
Они хранят

И когда меня здесь не будет
Я думаю без притворства
Что маленькая синяя
Жестяная коробочка
Останется за меня

Ни талантливый, ни безумный, никто из нас
Не построит домик мечты на краю земли.
Мы кукушкины дети, бродячие семена,
Будем жить по чужим углам,
Иногда напиваться в хлам,
Из окна провожать уходящие корабли.

Я не знаю что там с садами, кругом сады.
Если надо, посадим деревья,
Оставим их за спиной,
В этом профи и я и ты.
Все деревья дадут плоды,
Мы не будем хотеть делиться ими с войной.

Без корней и без почвы, на одном фотосинтезе,
Новыми языками, как листьями обрастая,
Разлетаемся мы, переносчики и носители
русского языка.
Перекатиполиная стая.

Отыщи нас на глобусе, порасставляй флажки.
В Ереване, Буэнос-Айресе,
Тель-Авиве, Стамбуле, Париже…
Мы, вчерашние близкие, нынче так далеки,
Но по сути мы те же,
И больше того — свои же.

Зажигай зажигалки сегодня в восемь часов,
Покажи космонавтам,
Как нас по миру рассеяло,
По всему одеялу из часовых поясов.
Навести нас на юге,
Помаши нам на севере…

Без корней, без основы, без того, что за ней,
Новыми именами как суффиксами прирастая,
Мы вгрызаемся в новую землю среди камней.
Вагабонды мои, родная моя
Перекатиполиная стая.

А однажды мы соберёмся вокруг стола,
Как куски какого-то пазла, как небо в его углах,
Предсказуемо разные,
Непонятно похожие,
И окажется, что надежда не умерла,
Мы носили ее, кто на коже, а кто под кожею,

Видишь, нашивка третьего сорта, ожог от ее клейма,
Резкий запах Красной Москвы и пудреница с Медным Всадником
И ворота вечернего садика, сумерки и дома,
И сугробы, тропинки и вся эта нескончаемая зима, —
Это самый немодный в этом сезоне
Способ сойти с ума…
Разлетаемся, стая.
До поры разлетаемся, стая.

а когда последний влюбленный в меня да пойдет по улице
осознаю ли я в тот момент с чем старость рифмуется
может ангел предъявит бумагу мне ознакомиться
никого влюбленного нет без пяти покойница

может быть тогда и начнется жизнь настоящая
я с альцгеймером наперевес как с любимым мячиком
побегу по веселой улице в любую сторону
ни к которому ни от которого ни которого
в тонком платьице в мелкий цветок голубое мятное
буду бабочка только из кокона крылья мятые
буду девочка буду бабушка буду танечка
а какая разница никого ж не останется

всем историям выйдут последние сроки давности
если и расскажу никто от того не удавится
ни перед кем не встанет жена со скалкою
а и встанет так мне не совестно и не жалко

и куда заведет клубочек куда закатится
знаем только мы с алоизом и мятным платьицем
и никто не окликнет вслед и никто не хватится
а окликнут слаб человек знать не все потеряно
ты добавь там мне плюс один световыми перьями

я знаю эту мелодию но не помню откуда она
как привет из сна как седьмая волна как любовь на все времена
берет меня за руку ведет говорит смотри
открывая как дверь что-то важное там внутри

я не знаю за ней теории должно быть она проста
доминанта тоника прочая фигота
но это вот разрешение скольжением по струне
делает разрешение чего-то ещё во мне

будто можно в новый год с радостью как к господу на блины
будто в снежном шаре мгновение когда нет никакой войны
только хлопья и блёстки кружатся перемешаны на весу
будто в титрах нас всех спасут

и проступит как обещание на январском пустом листе
можно даже такого неуча выучить красоте
впрочем это уже не она это я говорю
а она
субдоминанта
пауза
тоника
тишина

Меню