в санатории в Кавминводах
на третьем этаже, недалеко от лифта,
девочка, имени которой не помню,
кричала мне в лицо:
«Нервные клетки, между прочим, не восстанавливаются!»
совершенно не помню, чем я ее расстроила.
впрочем, она дня через два
попала в больницу с аппендицитом,
и весь оставшийся отпуск мама ее навещала.
ее мама была миловидна.
наверное. хотя я в свои десять лет
предпочитала принцесс, Белоснежку или Мальвину.
я рисовала их на бумаге для записей,
толстой бумаге какого-то технического назначения,
ее было проще купить.
на одном рисунке все принцессы, и Буратино с ними,
были голыми, мылись в душе.
мама моя, найдя рисунок,
на неделю запретила мне читать.
мама девочки, имени которой не помню,
была брюнеткой. мы завтракали за одним столом.
папа шутил и любезничал, пока мы вместе
ели неизменную половинку яйца с майонезом
и еще полстакана сметаны с сахаром
(сахар я сыпала сама, меня бабушка так научила).
в этом здании лифт шел
только до третьего этажа, а потом
надо было по ковровой дорожке
до самого конца коридора,
и тогда можно подняться на наш шестой
(я выучила слово «солярий», но представляла себе его
как открытый балкон под мягким сентябрьским солнцем;
я выучила слово «санкнижка», слова «нарзан» и «курзал»,
а еще «Бештау» и «Ессентуки»).
если на этом же лифте вниз,
там были комнаты для ингаляций
(я выучила слово «ингаляция»).
пластиковые трубки, теплые аппараты
и маслянистый, тяжелый запах
эвкалипта.
еще были ванны с минеральной водой,
один раз я лежала в такой,
и все тело щекотно
покрывалось маленькими пузырьками,
а вокруг было гулко и кафельно, резиново и безлюдно,
пока не пришла медсестра
и не выдернула пробку.
во дворе стояла женщина-дискобол,
ее мышцы говорили об исключительно хорошем питании.
это был санаторий какого-то там партсъезда.
ладно, двадцатого партсъезда
(я выучила слово «партсъезд» и довольно-таки многое помню),
а недалеко, в конце улицы Кирова, был вход в парк.
я любила парк (я выучила слово «терренкур»).
я знала, где Красные камни, Серые камни, Синие камни,
я помнила высоту Синих: 1163 метра. выше я не была.
я знала, с какой высоты открывается шапка Эльбруса
и с какой высоты их становится две.
там я полюбила и навсегда люблю
залезать высоко и смотреть далеко,
если рядом нет моря, чтобы смотреть на море.
однажды в Иерусалиме
я стояла на автобусной остановке,
там, где Арлозоров пересекает Аззу,
стояла в вечерней тени,
погруженная в свои мысли.
внезапно в них врезался и начал ворочаться,
тяжелый, назойливый, со слоновьей грацией,
знакомый запах,
смешивая, меняя и вытесняя всё,
и так, пока я не занялась им полностью,
не разглядела его, не узнала его.
эвкалипт.
маслянистый, аптечный
запах моих ингаляций
с улицы Желябова
из санатория двадцатого партсъезда.
не думаю, что когда-то еще
у меня будет повод
всё это рассказать.