радио токио

***
оттого ли, что небо близко, а кажется — далеко,
и маяк на мысу моргает — единственная звезда,
я курю за одной одну, и на сердце лежит покой
по тому, что могло б иначе, а выглядит как «всегда».

каждый держит свою тоску на коротеньком поводке,
каждый держит свою мечту, как нарядный воздушный шар,
и, любую нить оборви, остаешься — никто, никем,
и уже не понять, куда отступает волной душа,

как в невидимый океан, застилающий горизонт,
и еще не понять, откуда, неслышим и не спешит,
но настигнет, дойдет до сердца далекий и новый зов —
проводник, отставший от поезда. заяц другой души.

***
иногда ведь и вправду достаточно знать: love is.
как движение, то есть жизнь.
как разреженный воздух, оставшийся за спиной
где-то между тобой и мной.
и на годы и годы достаточно знать: он есть,
день, пронизанный солнцем, согретый рукой твоей,
и неважно, в каких он останется временах,
и неважно, как дальше разложатся имена,
как сомкнутся и затвердеют черты судьбы,
охраняя нехитрый быт,
тот, в котором нас не увидеть рука в руке,
не свести на одной строке.
тот, в котором я говорю тебе: «не прощу»
в силу более сложных чувств.
и единственный способ рассеять густую тьму,
ту, где мы — никто, никому,
это помнить, поверх всего и ясней всего,
как меняется воздух, когда ты войдешь в него.

***
крона, крона, волна. невесомая тишина.
между пальмой и пальмой маяк — как большой фонарь.
этот маленький остров уместится на руке.
я блуждаю здесь налегке.

поднимаюсь по тропам, по стертым в веках камням,
уводящим меня от какой-то другой меня,
шаг за шагом — все глубже в вечернюю темноту
по невидимому мосту.

и когда я вернусь на свет других фонарей,
я увижу себя, отраженную в декабре,
с незнакомым лицом, с незнакомой пока судьбой,
золотистой и голубой.

***
проще думать, что все это мне приснилось.
одинокая цапля в дорожке от маяка.
утомленный младенец, дремлющий на руках
невысокой японки, одетой в угги и крепдешин.
не торопись. прислушайся. опиши.
велосипед у забора. красный кленовый лист,
липнущий к мостовой. эту линию гор вдали.
эту маленькую страну, прозрачную, как стекло, —
до знакомства с добром и злом.
в узком дворике абрис растения, дерево мандарин,
все сбывается так, но иначе, видится изнутри,
но не обнять словами даже маленькую страну,
и не ее одну.
проще думать, что все приснилось,
и все-таки — не молчать,
говорить, пропускать сквозь себя этот односторонний чат,
с миром, который рядом, который здесь и сейчас,
и однажды ответит. не может не отвечать.
говорить о том, что я вижу. говорить о том, что жива.
забывается, гаснет голос, но вдруг долетят слова.
как бы ни было все нелепо, как бы ни было все смешно,
говорить о том, что мне страшно.
говорить о том, что темно.
может быть, это будет важно
тем, кто дальше пойдет со мной.

жизнь муштрует на оптимизм. погляди-ка, еще не вся
выдохлась, поиздержалась, — что-то теплится изнутри.
вроде все уже было: и так, и эдак, и об косяк,
но, как ни приложишь, она поднимается на «два, три…»
и говорит, что ей скучно все это переживать,
потому что, честное слово, написаны все слова,
мало ли — больно-больно, аж брызжет из всех щелей, —
а ты гляди веселей.
да, никто не скажет «хорошая», никто не подставит лоб
под поцелуй, не протянет навстречу обе руки.
это тоже как бы не новость, даже не битва добра со злом, —
все равно побеждает пристань на берегу реки,
а пока меня тащит мимо, и стрелка еще дрожит
(я не хочу умирать, и некуда, незачем быть сильней), —
жизнь моя, милая, горькая, как же я люблю тебя, жизнь,
и твою грубоватую нежность
ко мне.

братец мой Лис, этот город пуст,
пуст, как застывший терновый куст,
мне ли страшиться ослабших уз —
здравствуй же, дом родной.
встречи-разлуки, базар-вокзал,
милая, не отводи глаза,
все, что я мог бы тебе сказать,
будет всегда со мной.

знать, что пройдет, но любить. пройдет —
дождь, воскресенье, туман, восход,
письма, детали и, в свой черед,
треснувший небосвод.
милая, не зажигай огня,
сумерки спрячут и сохранят.
мир изменяется без меня
всюду, где нет меня.

нет возвращений к родным местам,
нет возвращений, и даль чиста,
нет возвращений, и я устал,
выдохнул, перестал.
милая, не отводи глаза,
разве я повод твоим слезам?
все, что я мог бы тебе сказать,
я уже не сказал.

Студия Часовщик, 2014

говорит: оставь меня, я не помню, какой был день.
нынче небо такое — созвездий не различить.
говорит: я пришел сюда, веря своей звезде,
но не вижу звезды, и сердце мое молчит.

говорит: оставь меня, вот мой посох, моя сума,
я из тех, кто все время в пути, и со мною не свить гнезда.
почему это так, я не знаю, придумай себе сама,
я уже бы ушел, но не вижу — куда, куда.

говорит: оставь меня здесь, постели, накорми, укрой,
посиди со мной рядом, авось отступит на миг тоска.
мое сердце из камня, я сам из земли сырой,
из холодного и немого ее куска.

говорит: оставь меня здесь и более не ищи,
я из тех, кто уходит всегда с перекрестка любых дорог.
говорит: ты не видела, где я вчера положил ключи
и проездной метро?..

говорит: до вечера. закрывает дверь. замирают слова.
лифт смолкает внизу. мир становится очень тих.
только слышно, как бабочка бражник мертвая голова
бьется, бьется в стекло. тоже хочет уйти, уйти.

когда б романтику метаний
сменить романтикой тепла
когда бы горечь отошла
оставив слабый след в гортани
но не тянула бы не жгла
и все бы шло за просто так
само собой как дождь как снег
как ровный негасимый свет
любви достойной испытаний
в ней может радость на пятак
но без нее и жизнь не та
а с ней и смерти будто нет

сентябрьский блюз

я никому ничего
я голос забытый в трубке
пропущенный сквозь мембрану
рассеянный среди сот
я оголенный ствол
холодный осенний хрупкий
я память которой много
которая не спасет

можно уже не ждать
что кто-то еще услышит
примет поймет поверит
вытерпит до конца
с неба течет вода
плашмя на асфальт и крыши
на город в котором быстро
теряешь черты лица

можно идти вперед
со всем производным сердца
со всем неделимым частным
с дефектным геном в крови
и верить что все пройдет
переболит рассеется
выглянет из-за туч
согреет и оживит

будет небесный свод
намного синей и проще
всего что под ним и на
размытой дождем земле
а сердце оно чего
вместит и удержит ношу
а если когда взорвется
станет еще светлей

долго жить, обивая гранитные стены лбом,
согревая чужие пороги своим теплом.
долго ждать, изучая в подробностях чью-то боль
и кислотные свойства случайных, залетных слов.

проходить эту школу от первой ее скамьи
до последнего, до выпускного уже звонка.
принимая все слезы и радости за свои –
всех, кого б ни коснулась случайно твоя рука.

долго петь в эту вату, не слыша себя и нот,
долго ждать, что просвет распахнется, а в нем – смотри!..
и смотреть из окна на изменчивый горизонт
с холодком по спине и глухой тошнотой внутри.

но случится однажды стоять на ночной траве,
глядя в темное небо, набрякшее от дождя,
и понять: все в порядке, все правильно. уходя,
ты закроешь здесь дверь, но уже не погасишь свет.

и не страшно смотреть в эту влажную темноту,
и не страшно услышать, когда тебе протрубят.
как не страшно всего, что случится после тебя
между этой землей и сырым одеялом туч.

И. М.

он говорит все можно переправить
любую боль согреть и переплавить
возьми слова как следует расставь их
и выйди вон из текста налегке
вот этот день и комната и мебель,
и ветка что качается вдоль неба
и список дел и список я бы мне бы
и карандаш ломается в руке

пиши пиши тихонько и послушно
мне ничего мне ничего не нужно
ни этот сон дурной ни равнодушный
навылет взгляд ни чуждое пока
когда б не тьма которая настанет
не тишина которая настанет
не этот страх который не устанет
и от него не спрятаться никак

тоска тоска и перебои с сердцем
не май декабрь озябнуть не согреться
но повторять холодными губами
зато он счастлив счастлив до конца
и знать что это все еще не правда
но будет правда поздно или рано
и благодарно замолчатся раны
но ты уже не различишь лица

среди спелого солнца и ржавой сухой травы
кажется
что зима лишь фигура речи
кажется
что вокруг и навечно вечность
стоит лишь зачерпнуть зрачком синевы
лечь на
спину
щуриться вверх на слепящий диск
пестрые блики спутанные ресницы
что это вечер
чорен нелеп и дик
прошлое это снится
будущее
стоит лишь протянуть
руку вперед и вниз

на холме среди ветра волнами соломы ржи
среди щедрой румяной меди
кажется
не рожден еще и не жил
стало быть
от сейчас и всегда бессмертен
чист еще
не зависел и не завис
-им
не должен
и солнце стоит в зените
и забываешь как тянут земные нити
те что уводят вниз

на холме среди ржавой травы опалив плечо
смотришь вверх
и по-прежнему нечем
кажется
уязвить тебя
ни о чем
думал бы
отведенную свыше вечность
но становится горячо
резко как
из печи наплывает зной
кажется
каждый миг прибывает жар
и в глазах
застывает сухая ржа
соль выстилает дно

поднимаешься среди травы
первобытный гость
голоден
мучим жаждой но светел светел
над тобой
синева
в ней гуляет ветер
кажется это ост
спелая медь
провожает тебя на жизнь
к той воде
что течет под холмом в долине
кажется
эта жажда неутолима
но опускайся
и нити свои держи

запоминаешь
вечен свободен юн
но под незримую тяжесть легли ладони
и из тропинок сбегающих вниз по склону
нужно узнать свою

7.02.09

и внезапно поймешь, как мучительно все заверчено,
фотографируя взглядом раннюю синеву
сумерек. серебрящиеся навершия
труб. эти трубы и крыши. мерзнущую Неву.
дым, застывающий в небе. кильватер праздника —
осыпи елок, редкие фонари.
разом охватишь и вдруг понимаешь — разное.
видишь себя внутри.

вдруг понимаешь, что время — твоя материя,
вязкое сопротивление, плоть борьбы.
что золотые низки с бусинами-потерями
ярче других любых,
и что любимый, единственный в своем роде,
милое сердце, родная душа, фантом,
делает все не то. и на этом вы сходитесь.
ты точно так же делаешь все не то.

ты из всего, что дано, берешь — что заказано.
черпаешь слой за слоями внутренней немоты,
пусть заполняют пространство мечты и разума
книги. воображаемые коты.
пироги в воскресенье. часы в абажурном свете.
мирная повторяемость сонных фраз.
все, что так важно. ты делаешь все, чтобы этого
не было, не получалось. здесь и сейчас.

ибо твое откажет в счастливых средах.
ибо твое — твой голос и твой живот —
малопривычны к простому. ты — сумасшедший шредер,
распускающий мир на нарезку из слов. и вот
естествознатель еще, полоумный физик,
вычисляющий, сколько раз надобно — так и так —
грохнуть этот хрустальный шар,
этот дар совершенной жизни,
чтобы разбился.

и выбросил белый флаг
твой паразит, окаянный твой — будьте-нате…

а все равно будешь чуять, едва жива,
как, не мигая, молчит этот внутренний наблюдатель.
ищет слова.

16.01.09

Меню