Ася Анистратенко

здесь

«Отыщи мне причину, хотя бы одну».
А причин не находится, до или после.
Завершая виток календарной спирали,
мы с тобою вернулись к началу начал…
Я старею. Я много курю по ночам.
Я шагаю к метро проходными дворами…
Новый город. С иголочки — новая осень.
И приемник настроен на ту же волну.

Ничего от случайности: случай лукав,
а у нас предсказуемо все до смешного.
Я могу быть счастливой, могу быть чужой —
серединных значений, как водится, нет,
и когда мне приносит тебя Интернет,
я уже не горжусь этим редким уловом:
электронный фантом, не краснея, солжет —
ухватить бы лжеца за прозрачный рукав:

Так, бывает, поймается рыбка «прощай» —
сразу по сердцу грубо проходится рашпиль,
и на миг успеваешь смириться, поверить,
будто можно и вправду — зачистить следы
поцелуев, укусов, соленой воды,
полуночного смеха на грани истерик,
отпечатков вчерашних и позавчерашних —
нас — вчерашних… да стоит ли так упрощать?

Знай: какие бы там ни настали года,
мы — осколки немного наивного века,
поколение честно и горько влюбленных, —
мы уже не расстанемся, что бы там ни…
Разве только сумеем себя изменить
до глубинных глубин — из последних силенок,
до тончайших миров, до последних молекул…
впрочем, знаешь — мне кажется, даже тогда.

Это осень, не первая. Будет весна,
не последняя из — как и все остальное,
что отмерила щедрая чья-то рука —
нам — и в горе и в радости — нам, не кому-то…
Это я остаюсь (stand by me) за спиной.
Это я говорю тебе «доброе утро».
Это ты улыбаешься издалека,
Как пловец, поднимаясь к поверхности сна.

Пеппилотта

Боже, храни Пеппилотту.  
Она не сильна ни в быту, ни в науках, ни в вере в себя, 
и учить ее жизни — настолько же действенно,  
как и читать сопромат голубям, 
ее радости считанны, ночи длинны,  
а победы не больше, чем птичий глоток, 
и наверное, вряд ли когда-нибудь выйдет  
какой-нибудь зримый и явственный толк 
из рассеянной рыже-седеющей девочки  
в синем коротком пальто 
и дешевой косынке — 
немного не в тон… 
 
Пеппилотта — не вкладчик в историю,  
все, что ей надобно — кофе, коньяк, пахлава, 
остальное — слова, и от съеденных сладостей  
ей остаются все те же слова, 
ароматы засушенных роз меж страницами Маркеса,  
простыни в крупный горох 
на двуспальной кровати, 
где только во сне собираешь тепло из оставленных крох… 
Восемнадцать ее беспокойных любовников  
вили гнездо у нее на груди, 
но никто не сказал «Пеппилотта, останься», 
а мог бы — один… 
 
Так храни ее, господи —  
лучше, чем тех, кому много дано и ничто не дано. 
Пеппилотта все знает о снах и секундах,  
о том, как становится кровью вино, 
как любовь превращается в скуку,  
как все расстаются, в однажды отмеренный срок, 
как с утра разлучает иных неразлучных  
и тащит по важному делу метро… 
Если день уготовит нам пищу, 
какой не осилим и тоже проснемся — никем, 
Пеппилотта оплачет обоих 
и сделает запись 
в своем дневнике.

Радость третья (К.)

Это вечерний джаз при закрытых дверях.
Это такой задумчивый саксофон.

Радость моя. Мне не страшен глагол «терять».
Правда же, мы не дадим ему личных форм?

Все остальное незначимо. Город, день,
Место, страна. Что пишут, что говорят.

Радость моя. Мне не страшно, пока ты здесь —
В круге света небесного фонаря.

бессловесное

*

Кто только сказал эту глупость: своя, мол, ноша не тянет…
Тянет, и еще как, но поскольку своя — разделить-то с кем?..
Мания всепонимания, отпусти меня. Ну же, хотя бы
Кто-нибудь: поговорите со мной — хоть раз — на моем языке?

Подумайте обо мне, подберите отмычку, ключик.
Не дайте проплакать ночь, не позвольте после сойти с ума,
Сделайте что-нибудь, чтобы потом получилось — лучше.
Господи, как быть женщиной, если все и всегда — сама?

Господи, ведь во мне ничего — ни от матери, ни от Терезы,
Ни доброты ангельской, ни иных подходящих черт…
Зачем же опять пытают меня дурацким тестом на трезвость:
«Ты только пойми меня правильно…».
Я-то пойму. Объясни, зачем.

**

…потому, что умру. И еще потому, что умрешь
Ты, как и все остальные, вплетенные в этой судьбы пряжу,
Благословляю все: сведенных пальцев крупную дрожь,
Когда стакан с валерьянкой бьет по зубам, не дается, пляшет.

Благословляю разлуки, потери, измены, слои вранья,
Все, что делает душу тоньше, мудрее, сильнее, злее…
Если нельзя без предательств, пускай тогда — меня, а не я:
а) узнаю об этом наверняка, и б) переболею…

Если нельзя без боли (куда ж без нее?) — значит, здравствуй, боль.
Я отступаю на шаг от бумаги, нотного стана, мольберта…
— Видишь? оно происходит. Взаправду. Здесь и сейчас. С тобой.
Вижу. Боль нестерпима. Но выживу — и напишу об этом.

приближение к теме

1
Боже Дающий, я знаю, что я — не ровня.
Что ни срывается с губ — мотылек, Учитель,
кто ни касается этих же губ бескровных,
не нарушает гармонии слов и чисел.

Медленно отодвигается занавеска,
пыль прогорает в луче (поведи рукою),
солнце плывет через день по прозрачной леске,
все что ни есть охраняет покой покоя…

Не совершаю, Учитель. Не существую —
на простыне, на бумаге, во сне, на карте…
Не к кому вызвать ни скорую, ни кривую,
чтобы куда-нибудь вывезла — как покатит…

Мыть философский песок у истока Леты
или гордыню замаливать на панели, —
Боже Дающий, стрела не находит цели,
медленно обращаясь вокруг планеты

в вязком, как мед, равновесии притяжений.
Неутолимо жженье.

2
продавать бы мне рыбу, креветки на пестрых полотнах хальса
где-нибудь в малой старой новой голландии.
не зная грамоты, понимать деньги. пышным телом
из корсета подмигивать — заглядение, а не муза.

содержать бы пансионат в позапрошлом веке. жить с постояльцем —
исключительно благопристойно. в том бадене-бадене,
где воды-воды и много гуляющей публики-публики. между делом
пить пиво, считать талеры, варить Gemuse.

служить бы сонечкой на конногвардейском бульваре,
сутулить плечи, верить в высшие силы, за всех молиться,
исполняя свой долг ради каждой дрожащей господней твари,
улыбаться бледно. смотреть на затылки, в них видеть лица.

быть бы твоей женой — русой, мятной, ромашечно-васильковой.
засыпать, уложив ладонь на твою ключицу,
чтобы нынче и впредь не посмело с тобой случиться
ничего. и ничто не посмеет.

слышишь ли? я готова

на любую женскую роль. на любую участь.
но не так, чтоб сидеть и сидеть над бумагой, мучаясь,
карандаш кусая, чем далее — тем немее.
даже малости — рассказать о тебе — не умея.