Ася Анистратенко

говорила няня — ты у нас принцесса,
говорила мама — не люби бедных,
берегись ровни — от них эксцессы,
что полезно девке, королеве вредно.

стала королевой, знаю свое место.
но по вечерам говорить не с кем.
на балконе тесно, в покоях душно,
на душе тошно, никого не нужно.

умерла мама, умерла няня.
были две подруги, давно за мужьями,
живут за морями, растят царям деток,
про меня забыли — значит, их нету.

выхожу на двор — во дворе ветер.
сам себе главный, сам себе лишний.
никого нету на целом свете,
никого не видно, никого не слышно,

никого не нужно, никого не жалко,
выхожу на двор, на дворе палка,
то не палка — кол, на колу мочало,
эту песню можно начинать сначала.

говорила няня — ты у нас принцесса…

до свидания, юность. прощай, журавль. улетай, синица.
мне не нужно крылатых, мне нужно к чему-нибудь прислониться,
или сесть у реки на какой-нибудь камень, смотреть на воду.
я сошла бы с ума, но безумие медлит насчет прихода.

до свидания, юность. прости, твой лимит наконец превышен.
я тянула его, как НЗ, столько лет, но запас мой вышел.
это сердце стареет, плошает, ветшает, то есть — нищает,
то есть тикает функционально, но более — не вмещает

ни печали, ни радости… хрупкая норка, гнездо улитки,
как-то все не по-детски, калинка-малинка, запру калитку,
буду жить не любя, не губя, не вредя, никого не слыша.
сердце тикает, время уходит, все глубже и тише, тише.

спи-поспи, моя радость. пока эта ночь легка,
никакая тоска не зацепит тебя крылом.
спи младенческим сном — до забвения языка,

спи, не зная о том, что отмерено нам двоим,
что в часах истекает последняя горсть песка…

нам еще — десять лет не надеяться на тепло,
нам еще — одиночество нюхать, как кокаин,
белой-белой дорожкой, ведущей за облака.

скрипи-скрипи, моя телега.
курлы-мурлы, моя душа.
пусть от ночлега до ночлега
не происходит ни шиша,

пускай меня ведет по кругу
одна и та же колея,
я задыхаюсь от напруги,
на все колдобины плюя,

но борозды своей не порчу —
я углубляю борозду,
и зерна втаптываю в почву,
чтоб не взошли — и не взойдут,

ни лучшие, ни что поплоше…
хорош натягивать вожжу!
нет, я не циник. просто лошадь.
и не такое оборжу.

хотя скромна и неприметна.
вот разве дворник или мент —
они увидят за три метра
асоциальный элемент,

а остальных — не проникает,
им в этом нет достойных тем —
откуда есть пошла такая
и где когда-нибудь поем.

кричит осенний пароходик,
на почве ночью до нуля,
ко мне мой старый друг не ходит,
а новых не родит земля,

но ни тревог уже, ни страха,
и даль прекрасна и светла…
как будто все послали на хуй,
и я пошла — пошла — пошла.

повторяю упрямо на сон грядущий,
что дорогу осиливает идущий —
в каждом шаге и в каждой отдельной точке,
даже если — на нитке, на лоскуточке…
привыкаю тебя разделять с другими —
оттого ли, что сердце дано — как имя,
как единственный берег реки пологий,
и тропинка вдоль этой реки — дорога,
и любовь прорастает густой осокой
возле самой воды, под таким высоким
синим небом твоим — невозможно синим,
ярче всех вавилонов и абиссиний.

все спокойно. пускай в Париже,
а не в Багдаде, пускай подалее от Багдада…
пусть любимые мне не пишут,
а те, кто пишут, тех, понимаете ли, не надо…

я спокойна, я просто прелесть,
спиваюсь в ноль по уже знакомому алгоритму.
сколько сущностей рядом грелись,
да все попали под острый принцип английской бритвы…

что ты смотришь, блин, милый, искоса,
то есть с ужасом, то есть с легкою укоризной?
трудно высказать и не высказать,
что осталось еще во мне, окромя цинизма,

но — спокойная я, без кипеша я,
без паники я, обычная я, устала…
это лето дошло до финиша,
и дожди по Москве, отчаянные местами.

бессонница

лягу в полночь прилежной паинькой.
проворочаюсь до пяти.
ах, как прочно все сшито-спаяно —
прорасти

сну — некуда. думать не о чем,
суета одна, суета,
голова ж, как копилка мелочью,
занята, —

и безумствами, и бесчинствами,
все в одну строку…
ах, поскачем как, ах, помчимся по
холодку

с утреца, с недосыпу лютого,
по Москве-Москве…
сон подкрадывается минутами
и — поверх,

красно яблочко, сине блюдечко…
прокатился — и был таков.
эх, смотрительница иллюзий и
пустяков.

распробована черешня
смородина подошла
мне трудно остаться прежней
на той стороне стола
катаю кислинку ягод
немеющим языком
о как мне немного надо
сраститься с твоей рукой
и стихну и оробею
и вновь разучусь дышать
расспрашивай скарабея
куда он толкает шар
куда отбывает ветер
с тюками тяжелых туч
мне страшно на этом свете
распробуй меня во рту
сентябрь созревает лаком
повыбелить синеву
ни словом потом ни знаком
не вспомню не позову
мне страшно сейчас и только
и вызреть и отойти
от лета осталась долька
рискни же меня впусти

3

слушать
рок-н-роллы детства сквозь сон
лежа
просто так: ничком, нагишом
едет
по пустой башке колесо:
скоро
будет все совсем хорошо

скоро
то, что изнывает во мне
ищет,
пеленгует, ловит… нашло
утро
голосом фоменко из недр
слышишь
скоро будет все хорошо

август

ничего-то ее не лечит, не учит.
прожила полжизни, надеясь на случай,
случай нарисовался, завел и бросил.
завела привычку искать вопросы,

задала себе ритм проработки кармы,
научилась косить под лежачий камень,
научилась играть с собой в чет и нечет,
проиграла себе —
отдавать нечем.

прожила лето, надеясь на чудо.
смотрела в глаза Иисусу, Будде,
но не слышала голоса ниоткуда,
поняла: не будет.

бросала монетку: выпала решка.
ничего не решила, разбила кружку,
за такие дела никто не согреет,
время крутит веревочку все быстрее,

прожила неделю за мелким делом,
окликают девочкой: помолодела,
окликают тетенькой: постарела,
позабыла возраст.
поговорила

с кем-то близким — немного, но полегчало,
разлюбили не все.
начинай сначала,
верь в надежду, надейся на ту же веру,
понимай сыщика, понимай вора,

проживи два часа, потом еще восемь,
занимается август, на подходе осень.
а в глубокой ночи отыскать заначку —
пачку плохих сигарет —
счастье.

2

не во что сыпать мелочь: вся как дверной проем,
нет ни души, ни тела — полые сквозняки,
ветреное пространство… это во мне — твое.
хочешь — подставь мне тару: буду писать стихи.

это мое лекарство от недостатка тем,
это мои оттенки горечи по ночам.
буду растить дверную ручку на пустоте,
буду растить личины к чьим-нибудь там ключам.

это моя родная, собственная тоска.
буду растить обивку, чтобы хранить тепло,
и у черты прибоя с кончика языка
в пену ажурной вязки стряхивать пепел слов.

1

так просыпаешься в другом вагоне,
в другой погоде,
в стране, в которой, если не погонят,
то жить не годен.

пейзаж, утопленный в окне по пояс,
желает стирки.
одноколейка встряхивает поезд
на жестких стыках.

от подстаканника тоска такая —
густа, как тесто.
глотнешь и спишь, пока тебя таскает
по всем контекстам.