если ты меня любишь, живи со мной
в глинобитном дворце, за одной стеной
от узехонькой улочки,
где все живое притихло в зной,
где внизу, меж домов, — береги глаза! —
с горизонтом смыкается бирюза,
ослепительно горькая,
как миллиона обид слеза.
там отыщется склон из колючих трав,
по которому весело по утрам
вместе с тропкой петлять и спускаться,
повизгивать на буграх.
равнодушная синь обретет объем
и заглотит волной — с головой, живьем,
и, прихлопнув прибоем, на берег швырнет —
полежи, сырье.
если ты меня хочешь, иди сюда.
это тело промыто, в нем нет стыда,
в нем согрелась под солнцем палящим
подсоленная вода.
и в воде, если хочешь, приди ко мне,
оступаясь на галечном скользком дне,
под распахнутым небом,
подальше от зрителей и теней.
а потом будем долго болтать в ночи,
пресыщаясь любовью, как богачи,
хохоча потаенно и слушая,
как этот смех звучит,
будем брать полной горстью от всех щедрот,
от полуденной лени, в которой — вот
уж прозрачный от спелости абрикос
сам находит рот.
чтоб потом, когда дело пойдет к зиме,
и в последнем, коротком, простом письме
ты напишешь, что смылся загар,
что забылся курортный хмель,
я, продрогнув отчаянно под плащом,
сожалела бы только — через плечо, —
что черешни купили так мало.
могли ведь, могли еще.