Ася Анистратенко

уезжать петербург и курить на его балконе
а потом восклицать энергично пора по коням
это нечто сценарное то что всегда в законе
кони смотрят при том произвольно вовнутрь вовне
жест статичен смотри как меняется остальное
мы живем с этикеткой не трогайте за больное
в каждой новости градус абсурда я нет не ною
я не знаю как встать чтобы меньше летело мне

урбанический друг мой изменчивейший топоним
эти новые швондеры рубят тебя под корень
ничего не щадят нафига им беречь на кой им
видишь трубы горят видишь поезд опять в огне
четверть века моих сквозь тебя утекают силы
я не жалуюсь нет я всю юность о том просила
ты красивый хотя и бываешь невыносимым
мой единственный город второго такого нет

расскажи как обратно любить это все другое
то что носит тебя на спине с барабанным боем
мы живем на ките и куда он нас прет собою
страшно даже подумать не то что произнести
ты любимец богов так попробуй же попроси их
для себя или нет для нее для большой россии
хоть чего-нибудь легкой дороги судьбы посильной
ну надежды пожалуй иллюзий жевать в пути

мы желаем спасаться но так чтобы незазорно
мы желаем сидеть на холме с неплохим обзором
на тридэшную сечу чего тут ваще все здор’во
дед мороз принесет мы себя хорошо вели
а воронка инферно стоит над шестою частью
и не верится вовсе что есть куда докричаться
эти рельсы кончаются поезду негде мчаться
я боюсь он вот-вот повернется без колеи

чемоданы держать на запасном пути постыдно
хорошо мы живем так как будто нас всех не видно
мы ушли в катакомбы к хорошим сырам и винам
переждем переспим перетопчемся постоим
принимай петербург этот мой невеселый трибьют
может дурь улетит может так из башки повыбьют
вы на следующей не выходите нет я выйду
посмотри петербург это дети они твои

то благость за окном и позолота,
то тягота встает из-за плеча,
как будто бы столетья ждал кого-то,
дождался и облаял сгоряча.

и зимние негретые квартиры, —
в них череда больших сезонных стирок,
и медленное сушится белье, —
и зимнее пальто из сундука,
такое — хоп! — как лета не бывало.
смирение, носки и покрывало,
тоска, тоска, смирение, тоска.

зови гостей в вечернее жилье,
где роза с дня рождения не вянет,
и греется хорошее вино.
готовь фураж, заклеивай окно.
мы будем жить, мы будем все равно
учить язык веселый ноября, —
тот, на котором хмурые славяне
так трудно, неохотно говорят.

все эти люди делали мне свет.
иных уже на этом свете нет,
а те, что есть, — какие-то другие.
мы движемся — вприпрыжку, вбок, вперед,
и прежних нас никто не соберет, —
ни случай, ни порывы ностальгии.

но мы — мы были тем, чем быть должны
вне роли замороченной жены:
друзья, враги, любовники, ревнивцы,
мы были ноты — до, и соль, и ре,
статьи в толковом — первом — словаре,
а нынче — мухи в белом янтаре,
застыли друг у друга на странице,

где мы учились пить коньяк и ром,
и говорить до третьих петухов,
и шлялись по арбату всемером,
и блоги собирали из стихов,
не выходя из необъятной темы…
мы вмазаны друг в друга, как в асфальт,
и это все — определенный факт,
и полностью законченное время.

свидетели друг друга и судьбы —
мы были жадны, молоды, грубы,
так влюбчивы и так невыносимы,
нас так швыряло, плющило, пекло,
что мало кто прошел добро и зло,
и выжил после этой хиросимы.

но те, кто — до сих пор и вопреки —
живут на расстоянии руки, —
для них не сыщешь правильного слова.
мы видели друг друга. те и те.
и вот висим в конечной пустоте,
и время — наша общая основа,
а мы — его беспечные утки,
как водомерки в плоскости реки,
скользим туда-сюда, легки-легки,
и долгий день не повторится снова.

но ты скажи, когда и если спросят,
что ты готов, готов еще нести
всех тех своих, — не то чтобы по росту,
скорей, по положению в пути —
построенных перед бессонным взглядом.
им ничего похожего не надо,
и никого ни разу не спасти,
но слишком страшно все же — не нести.

неси, и тем свою баюкай совесть,
когда не можешь сделать ничего, —
не то души движение косое,
не те слова слипаются халвой,
и все спешишь исполнить обещанья
в порядке перепуганной возни,
как будто репетируешь прощанье
и сам себя за это же казнишь.
все стыдно, стремно, больно и печально,
и потому неси, не урони.
воображай: беременно-бессмертен,
пока несешь в себе чужую жизнь, —
оно тебя не тронет, не посмеет, —
уж слишком мир тобою дорожит.

а мир гудит, по край набитый новым —
зубастым делом, ясным звонким словом, —
и от тебя не хочет ничего.
лишь сердце — пустотелая матрешка —
вместило строй своих, родных и прошлых.
и страшно, и не страшно, и авось.

человек в человека приходит и мнется в дверях
опасаясь ступить наследить наглупить облажаться
будь как дома любимый сначала ему говорят
это то от чего очень трудно потом удержаться
начинаешь действительно быть заводить огород
а потом удивляться чему-нибудь наоборот
а потом выходить и входить удивляясь все меньше
наконец за грудиной слипается конгломерат
и его не дано раскусить размочить разыграть
никакому самцу никакой из прекраснейших женщин

видишь девочку с нежным лицом и контентом цветка
это ангел которого можно качать на руках
можно взять ее в сердце вместить и запас остается
те кто любит ее односложный прямой аромат
принимают ее как лекарство от слез и ума
потому что она хороша и частенько смеется

то ли мы
в толстой шубе из запахов быта долгов
с обязательным списком простивших прощеных врагов
нас любить это видеть что мы видим что-то другое
в одеяле из дыма в халате китайских шелков
и не вывернуть шею чтоб тоже увидеть такое
видеть насморк отчаянье горечь усталость
любовь

видеть тоже опоры моста и тяжелую воду
видеть дверь нараспашку пугаться опять пронесло
нас любить это знать изначально и тему и коду
принимать для себя разрушение время и смерть
все равно что в трамвае лицом развернуться по ходу
и смотреть в лобовое стекло
и смотреть
и смотреть
как сигнал бело-лунный
вот-вот
обозначит свободу

по улице идет нарядный мальчуган
по улице идет картинный хулиган
над городом гудит смешной аэроплан
и красит нежный цвет
как негасимый свет
весь этот прошлый век подписанный на слом
прозрачный и простой как мытое стекло
где пионер в трусах и девушка с веслом
шагают от бедра
по маковой весне

где новенький троллей скользит по проводам
где тарахтит страна в возвышенных трудах
и теплый шумный дождь идет по городам
кого возьмешь любой
все делает всерьез
качни меня туда и сразу уноси
на золотой доске небесного такси
мне в ясности такой дышать не хватит сил
я вижу все уже
я знаю все до слез

я знаю что страна построит ерунду
переведет руду на барскую орду
и вляпается с ней в тяжелую беду
и раз и два и три
чем дальше тем верней
и будет та беда не знающих стыда
не больше не острей чем нас ждала тогда
а точно впору всем как кресла по задам
по мерке головы
по остальной стране

и мы уже в проект заложены вчерне
нас приписали к той итоговой херне
как химкарандашом на белой простыне
чтоб после разобрать
из прачечной белье
и это вот от нас подштанники с дырой
и это вот от нас космический герой
и этот странный век и этот век второй
мучительно мое
мое мое мое