Видел в зените жизни человека-светило.
Видишь его паденье, как видел недавно взлет:
Женщина молодая, достаток и дача, — было.
А потом он в метро тебя уже не узнает,
Молча стоит у поручня, на лице его отсвет
Темного, нежилого, мутная пелена.
Ты уже не подходишь, думаешь как-то: бог с ним,
Может, забыл, да и что там было запоминать?
Если, когда восход, всё вкруг него крутилось,
Дети от многих жен из многих его времен…
Он казался огромным, он человек-светило,
Таяли все и млели, строились на поклон.
А он ещё пел густым, словно настойка, басом,
Голосом удовольствия, сытости, красоты,
Гладкой девы под боком, сна до любого часа…
Как это стёрлось, смылось у последней черты,
Съежилось как, иссохло бывшее крупным тело,
Бледными стали щеки — вислые пузыри…
Думаешь малодушно: уф, не меня задело,
А ведь тебя задело, прямо тебя, смотри,
Как поползли, расплылись ставшие вдруг песками
Замки, дома, квартиры, банковский жирный счёт…
Смотришь и говоришь: нет, Господи, не зарекаюсь,
Все мы стоим у края с сумкой через плечо.
Дунуло, разметало, хлопья взовьются к тучам,
Хрупкие мы и еле держимся на ногах.
Может, светила тоже, если выдастся случай,
Если светло кому-то, — луч упал наугад,
И ничего не нужно, — нужно, но мало, мало,
Ветер лицо растреплет, краски съест седина.
Кто-то там ледоколом бьёт себе путь к финалу,
Кто-то живёт руиной в памятных временах,
Ты же стоишь прощаясь вслед с беспокойным веком,
Замки пусты, в казармах роется воронье,
Только б успеть прижаться к одному человеку,
Только б успеть сказать бы: сердце, сердце мое,
И не забыть до срока — раньше, чем сам истаешь.
Вот бы к утру всё понял, всё осознал к утру,
А на посошок вертелась музычка бы простая.
Господи, дай минуту, я ее подберу.