— Для любовной поэзии есть свое время и место.
Посмотри на этих старых, чего они хнычут?! —
На одной там богемной даче говорила писательница, поэтесса,
То есть писатель, поэт, то есть как там нынче, —
Говорила, курила, в воздухе выводила
Загорелой и сильной рукой убедительные фигуры:
— Ну подумай сама, это ж надо быть просто мудилой,
Чтобы писать о любви за полтос,
И какой же надо быть дурой,
Чтобы верить этим пузатым эдмонам дантесам,
Чтобы слова их звучали, как в двадцать-тридцать!
Говорю тебе, для любовной лирики — время и место,
А потом уже стыдно, как жопою заголиться
И всем показать свое слабое белое тесто,
свое бесконечное «захотели-не-захотели», —
Когда ты уже только в зеркале видишь чресла,
И только свои, и если очочки не запотели…
Я сидела почти не дыша, не меняя позы,
Думала, что мне делать, когда подойдёт к полтосу,
Следила за дымными кольцами, за фигурами в воздухе,
А она говорила, что всем пора перейти на прозу,
И вечер был томным и темным, вино было красным,
Озеро молчало себе беспристрастно,
Судьба любовной поэзии и моего полтоса
Задавала вопросы и прикапывала вопросы.
А сегодня посмотришь в паспорт и думаешь, лоб наморщив,
Что не время писать о любви, что не те режимы,
Что вот эти самые упомянутые — уже не очень,
То есть нет, совсем, к сожалению. А мы всё ещё живы,
А вопросы, оставшиеся в крапиве за баней,
В аистином гнезде, в сырых и шуршащих сумерках,
Переживут нас всех. В самом деле: важно ли, кто там умер как
И кого ты успел прочитать, а кого забанил,
Если за ним осталась неизменная, как эклиптика,
Вне времени и пространства любовная лирика, —
Не по возрасту, не пригоже, стыдись и кайся. —
А они уже умерли, им всё можно, и не икается.