кубик рубика крученый
перекладывай, ученый,
из одной в другую теплую ладонь.
с высоты полета птицы
перелистывай страницы —
прошлых дней невероятное гнездо.
слышишь, память, послужи мне,
покажи мне, что мы жили,
наяву, а не в каком-нибудь во сне,
что твоя большая повесть
простучала, будто поезд,
по большой неразвоеванной стране.
кто в ней был, ушел, уехал,
кто в сердечную прореху
закатился, как пригревшийся пятак?
назови это «дружили» —
говорили, ворожили,
и встречали, и прощали просто так.
как они были прекрасны,
как немыслимо опасны,
как повально, перекрестно влюблены, —
отчего теперь, скажи мне,
все мы так неудержимо
наполнялись предвкушением весны?
что сегодня это значит:
в нашем возрасте не плачут
по любимым, уготованным другим.
все они живут на прежнем,
нежном адресе небрежном
и сбиваются с прогулочной ноги,
и целуются в жасминах
поздней ночью голубиной,
провожают у подъезда до зари.
что теперь ни говори ты,
все они диктуют ритм
нашей юности, запаянной внутри.
сколько их таких, вживленных,
удивлявших, удивленных,
сохранивших невозможное в лице,
все они живут подкожно,
там, где дремлет бестревожно
настоящее в иголочном конце,
вот и как оно живется,
вот и все, что остается, —
отпираясь, признается,
и сжимается, и рвется,
раскрывается и бьется,
узнает и не сдается,
и смеется.
и смеется.