и ходили они по свету, каждый с небольшим узелком,
в узелке заяц, перепуганный до усрачки,
в зайце кряква бедная, заглоченная целиком,
или крачка,
в крякве-крачке яйцо,
наполненное свинцом.
ни у кого, к сожалению, никоторого волшебства,
ниже ритуала,
чтобы свинец сжался в иголку
и распаковался архив.
так ходили они и ходили, потом, кто мог, ложился под одеяло,
кто мог, опять же, писал в соцсетке или стихи,
но от этого ничего не менялось. дни были ужасны все.
можно было идти, можно было сидеть у реки.
мимо плыли закопанные в лесной полосе,
мимо плыли
имена бывших друзей, от бывшего дома ключи, сироты, брошенные старики.
у страны исхода кисельные берега,
посидишь насмотришься, снова идёшь вперёд.
молоко прогнило, скисло от родника,
узелок тяжёлый качается,
ничто его не берет.