(15.01)
мир смерзается в ледяную корку,
обнимает дом — небольшую норку,
в этой норке — койку, на койке — тело,
тело спит, не зная другого дела.
застывает дым, оседает иней.
тело смотрит сны, тела нет в помине,
и звенит трамвай, набирая скорость,
у него высокий весенний голос,
он летит без рельсов, он самый спорый,
он насквозь продуваем, он сам — как город,
легковесный, полый и тонкокостный.
где-то там луна озаряет космос,
выдыхает синий вселенский холод,
слабо ноет, как место после укола.
но живое спит без забот, без срока,
и трамвай летит, не касаясь тока,
в нем чуть-чуть романтики и гротеска,
в нем любви разомкнутые объятья,
в нем трепещет легким подолом платье,
в нем сидят писатель и поэтеска,
в нем сидит король с королевской свитой,
персонажи самых различных видов,
небольшой жираф в аккуратных пятнах
и мальчишка дворничий на запятках.
над трамваем светится полдень лета,
над трамваем кто-то бубнит «послушай»,
пассажир сжимается неодетый
и лицо вжимает в стекло подушки,
досмотреть, как трамвай прилетит на рынок,
и поэт приставит к забору спину —
продавать прибор для леченья почек,
и к нему инструкцию в сорок строчек…
ну, вставай, вставай, повторяют в ухо,
продышав сквозь иней тропу для слуха,
и трамвай, доехав до поворота,
рассыпается на три счета.
запах кофе. фонарь за окном качает
желтоватой снежной еловой лапой.
тьма, такая плотная поначалу,
уступает люминесцентной лампе.
не до жиру, кажется, быть бы живу,
но, пока с трудом разлепляешь веки,
на сетчатке сонного пассажира
остаются блики другого света,
остается ворох веселых листьев —
золотых, зеленых, румяных, лисьих.