Ася Анистратенко

ой ну и прошлое набежало с утра
деревянные рамы на юг восток или охту
за окнами сходят лавины из водостоков
и весь этот питер крашеный из одного ведра
розовым римским с забелёной сиротской охрой
и питера столько
что погода сдувает погоду глушит голоса
остаются лишь направления ветра
и лица
и вот мы сидим с тобой в первых ночных часах
не очень думая о тех кто вокруг
и песни так отвечают друг другу
что жалко остановиться

всё что было потом интересно уже не ой
вообще из другой истории другого кино
и что-то наверное можно исправить и обновить
но
ты мне машешь только оттуда и я помню тебя такой
в туфельках мэри джейн в черном пальто
и подумай сколько плывет астероидов на которых никто
и только в нашей галактике знают чуть-чуть о любви

давай пойдем пособирать натуру
натура — это каждый проводник
услужливый бурят в ночном вагоне
игривая блондинка подшофе
девица в сине-розовом пальто
усевшаяся на пол по-турецки
хотя точнее по-американски
к единственной розетке прикипев
соседка в сером платье и чулках
немного истероидного толка
внезапно говорит я вас стесняюсь
вдевается в халатик в темноте
у каждого невроз на пол-лица
у каждого истории три тома
но ночь уже закрашивает окна
и водку в поездах уже не пьют

со знаками у бога плохо.
он что-то делает другое.
допустим, он не убивает
на самолете и в такси.
дает на хлеб и, скажем, масло.
дает друзей и тех, кто ближе,
кровать под безопасной крышей,
не знаю, что еще, спроси.

не говорит: давай, ты можешь.
не говорит: пора, решайся.
не говорит: ты самый классный.
он не мешает жить пока.
а мы стоим себе под богом
и ждем невидимой отмашки,
еще какой-то кнопки энтер,
и перепуга, и пинка.

знакомишься с серьезной тетенькой,
немножко присмотрелся — девочка,
солидный седовласый дяденька —
внутри сияющая деточка,
а возраст выдуман подростками.
им нужно знать, когда уже
бежать за водкой с папиросками
и вешать снимки в неглиже.

там где шел человек с золотыми в закате ногами
с золотыми ногами размахивая сигаретой
с золотистою шерстью невидимых саксов и галлов
тихо канувших в лету
там где шел человек в этом солнце похожий на бога
в молодом рюкзаке на плечах пропотевшей футболки
в переплете наушников белых ветвистых олдовых
в золотом и медовом
за своим телеграмом своим социальным бигмаком
за вечерним бокалом на вынос и сушечным сетом
а кругом расцветали бордюры и прочие знаки
уходящего лета
и казалось что радость но это известная песня
и не очень казалось совсем если прямо и честно
но вокруг где сияли клубы быстротечные пыли
все мы были

там на белом льду стоит человек телефон в руке
и лицо его синим-синим освещено
я в троллейбусе еду и ключ
висит на шнурке
как давным-давно
может даже не в этой жизни
но в тех дворах
где в потемках полно ребят
и за снежными стеклами
мамы сидят глядят
только тени в глазах рябят
а под белым-то льдом
тянет черное по реке
не ходи по ночному льду
я хотел бы проснуться не завтра не здесь никем
в никаком году
взять бы все откатить бы на контрол зед
вот тебе хорошо и дзен
человек притопывает по льду
я к нему иду
только ключ провожатый мой ухажер
двухбородчатый нарезной
то ли кожу студит а то ли жжет
но всегда со мной

снова хронос съедает своих сыновей
извини не нашлось анекдота новей
ибо чем еще в роще свистит соловей
все отчаянней с каждой минутой
сладко дышится дымом чужих сигарет
снова тень полусвет полутень полусвет
я иду по сплошной непроглядной москве
я люблю этот мир почему-то

это может быть только стокгольмский синдром
этот запах несвежей болоньи в метро
эта жажда и ненависть нежность и кровь
и мычанье на утренней дойке
это бегство по паперти к теплым углам
этот хлам осиянный богический хлам
где смирения страха тоски пополам
и любви неразменная койка

если мне доведется разжать этот круг
неразрывного счастья которое вдруг
так уже неживых выпускают из рук
вместе с самой последней надеждой
кто о ком будет плакать найду ли слова
никогда не узнаю была ли права
никогда не узнаю покуда жива
и потом не узнаю конечно

но когда распахнется решающий бой
разреши мне подольше остаться собой
нелюбимой любимой не знаю любой
это будет не так уже важно
я хочу это видеть наверное нет
я дичок не прижившийся в этой стране
я почти уже твой исчезающий снег
и кораблик бумажный

есть вещи, которые есть, но их время вышло.
вот голубятня среди новостроек выжила,
анахронизм, искажающий лик столицы.
и трудно представить, как можно бы ей продлиться,
когда остановится сердце ее владельца,
и он это знает. сидит у крыльца, как в детстве,
и не собирается ни уходить, ни сдаться.

и смотрит из-под руки, запрокинув голову,
как турман плывет-кувыркается, цвета олова,
а может, и белый, пойди разгляди за облаком,
и солнце сквозь голубя; это момент затмения.
и я тебя вижу сквозь облако на сетчатке,
и вижу хорошим, как вижу тебя нечасто.
и вдруг повторяю: любила тебя. любила.
как будто грамматику будущего забыла,
да будущего и не было в нашем прошлом,
и глупо, и все испорчу. и тем не менее.

незнакомец в оконном проеме сутулясь
запускает веселое чувство беды
так бывает во сне из распахнутых улиц
поднимается теплое тело воды
и возносит тебя невозвратно и страшно
тополиная пена пивное стекло
и в заросших каналах стоит телебашня
и молчит забывая жужжание слов
повернись на живот и гляди напряженно
вот уже проступает в торфяной воде
недоступное счастье простое чужое
как пятерка по алгебре в солнечный день